Гремучая смесь из геополитики, публицистики, морально-нравственных проблем, социальной психологии, ницшеанства, евразийства и массы других жгучих ингредиентов нуждается в фантастическом сюжетном посыле лишь для внутренней организации. Сочные, кровоточащие куски прозы нанизаны на шампур «альтернативки». Вытащи шампур, и это уже будет иное блюдо. Если ограничить сюжет «российской сковородкой», не давая империи выплеснуться за нынешние границы, а вместо псов Гекаты использовать ядерное оружие, то получится политический памфлет. И многое выгорит и ужарится, сделав роман более постным и сухим. Можно выбросить и человека-дерево с матерью-уклейкой, но это лишь понизит уровень интеллектуальной игры. Зато станет понятно, что элемент фантастики не имеет в «Укусе ангела» решающего значения. Вот почему Павел Крусанов категорически отказывается признать свой роман фантастическим. Для него, как для всякого автора интеллектуальной прозы, альтернативная история — способ раздвинуть границы существующей реальности, чтобы обогатить произведение дополнительными смыслами и идеями, а не сюжетными ходами.
* * *
Альтернативная история, пожалуй, самый популярный фантастический прием литературного мэйнстрима. Поскольку история — наука политизированная, это открывает широкие возможности для разного рода социально-политических версий, масштабных исторических вариаций, построения моделей общественного развития, сатирических памфлетов и тому подобного. Для современной России это особенно актуально.
В 2001 году шумный успех у литературных критиков снискал роман Дмитрия Быкова «Оправдание». Автор, сам критик и журналист, ведущий телевизионного политического шоу «ХОРОШО, БЫков», предложил смелое до эпатажности объяснение сталинских репрессий. Оказывается, это была такая система неестественного отбора, чтобы из наиболее стойких и надежных людей, способных вынести самые жестокие испытания и готовых принести себя в жертву, сформировать особый «Золотой легион». Именно эти, самые крепкие и мужественные, должны были спасти страну в будущей войне, а потом справиться с разрухой. Так и вышло: поздней осенью сорок первого года, пройдя подготовку в спецлагерях, они, сколоченные в «сибирские дивизии», отстояли Москву и перешли в контрнаступление.
Сюжет дает простор для публицистических отступлений и размышлений, раскрутки различных авторских идей. В принципе, все это могло быть изложено в каких-то газетных или журнальных статьях, но объем статьи недостаточен, чтобы развернуть мысль во всей красе. Романная форма позволяет целиком представить концепцию автора, детально выписать и художественно оформить, оживить образами героев, спроецировать на реальные исторические события и подвергнуть глубинному анализу. А заодно и поиграть в популярные игры: например, в «темные глубины психики» — садомазохизма в романе предостаточно. И прийти к выводу: империя ужасна, но Империя прекрасна. То есть перед нами снова «имперский» роман, характерный для периода ностальгии по великому прошлому, с симптоматическим обращением к альтернативной истории.
Роман Быкова едва не получил премию «Национальный бестселлер». На эту же премию претендовал еще один псевдоисторический роман — «Голая пионерка» Михаила Кононова. Вообще-то, это самая натуральная детская порнография, но выполненная в стилистике соц-арта. Автор, используя штампы советской идеологии и язык Михаила Зощенко, глумится над героикой Великой Отечественной. Фронт здесь похож на пионерский лагерь, но в нем всего одна пионерка по прозвищу Муха, каковую офицеры целого полка «употребляют» всеми мыслимыми способами. А идиотически инфантильная Муха, в которой высоколобые критики разглядели и Лолиту, и Богородицу, и Орлеанскую Деву, ночами совершает полеты в разных стратегических направлениях с невнятной целью и никаким результатом. Иногда при этом замечает в небе немецких валькирий.
Способность к полету — довольно распространенный способ показать возвышенную натуру девушек не от мира сего. Летала, например, главная героиня культового в 1970–1980 годах романа болгарского писателя Павла Вежинова «Барьер». Даже в рассказе-фантазии Ивана Тургенева «Призраки» есть летающая девушка.
В «Голой пионерке» это качество профанируется. Летает Муха не по причине возвышенной души, а потому что тронулась мозгами от ужасов войны и под воздействием коммунистической пропаганды. А еще потому, что Кононову явно не хватало сюжетного действия. Стратегические полеты никак не работают на сюжет, но позволяют раздуть произведение до романного объема. Вычеркни эти полеты, и роман сократится до повести. Фантастические перебивки, кроме того, периодически останавливают однообразный сексуальный конвейер, способный вогнать в тоску даже педофила-садиста.
Великая Отечественная послужила сюжетной канвой и для двухтомной эпопеи «Любовь мифогенных каст» Павла Пепперштейна (первый том — в соавторстве с Сергеем Ануфриевым). Главный герой, парторг Дунаев, после контузии еще и наедается галлюциногенных грибов. В результате он оказывается в иной реальности и узнает, что все сущее, равно как и придуманное, разделено на особые касты, яростно сражающиеся между собой. Параллельно войне на земле идет война между русскими фольклорно-литературными героями и персонажами западноевропейской литературной сказки. В общем, Колобок против Карлсона.
Роман, однако, не фантастический, а постмодернистский и постструктуралистский. Грубо говоря, литература исчерпала все сюжеты и идеи, поэтому остается только брать за основу чужих героев, заимствовать эпизоды и цитаты, играя ими, как ребенок с конструктором «Лего». Или адаптировать к нынешней жизни, как музыку Бетховена для мобильника.
Основной смысл постмодернисткой прозы — игра со знакомыми и знаковыми образами. И чем дальше содержание от реальной жизни, чем сложнее зашифрованы образы, изощренней их взаимодействие, чем труднее все это для восприятия, тем элитарней произведение. Прибавьте к этому галлюциногенную психоделику, фрейдизм, матерную лексику, немного нарочитой китчевой пошлости и получится «проза не для всех». В «Любви мифогенных каст» абсолютно бредовое содержание с массой тончайших подробностей организовано по законам мифологии. Но если в романах фэнтези мифологическое пространство четко очерчено — «славянская» фэнтези, «западноевропейская» фэнтези, то Пепперштейн использует одновременно принципы всех мифов мира, вплоть до бушменских, в которых основным веществом для сотворения живых существ в сухой Калахари служит единственно возможный материал — свежий, пардон, кал. В итоге получился постмодернистский «интеллектуальный триллер», читатель которого занят не столько самим содержанием, сколько его раскодировкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});